Опальные - Страница 44

Пока что оба воеводы старались по возможности ладить с грозным атаманом: выборных от казацкого войска снарядили в Москву, а на всякие озорства и бесчинства вольницы в городе и на "неподобное" поведение самого атамана смотрели сквозь пальцы. Героем народным гулял он по улицам, милостиво роняя на ходу бежавшей за ним черни звонкие речи и звонкую монету, а обольщенный им народ кланялся ему в ноги, падал перед ним ниц, хватал его за колени, совершенно чистосердечно его славословя:

— Раделец ты наш, благодетель, отец родной! Предусмотрительный младший воевода настоял, однако ж, перед старшим на некоторых мерах предосторожности: до Царицына в провожатые Разину был назначен "жилец" Леонтий Плохово, который на всякий случай и перебрался уже загодя на "Сокол"-корабль; от Царицына да Паншина-городка казаков должны были сопровождать пятьдесят стрельцов с сотником, а в Черный Яр была отправлена с нарочным грамота, чтобы на берег казаков отнюдь не пускать и вина им не продавать.

А что же Илюша? Раз еще только побывал он в казачьем стане вместе с голландцами, пожелавшими также воочию ознакомиться с житьем-бытьем "разбойников". Но Юрия ему в этот раз так и не удалось видеть: тот замкнулся в своей каморке, и из слов Кирюшки Илюша должен был заключить, что брат нарочно избегает с ним встречи. До слез огорченный, мальчик излил свою душу мингеру Стрюйсу. Но парусник-голландец, человек глубоко верующий, мог дать ему один только совет: уповать на Бога.

— Разин с его казаками забыл Бога, — говорил он, — и гнев Божий, раньше или позже, их не минует. Награбили они толикое множество всякого добра, что для своего разгула сбывают оное перекупщикам-азиатам просто за бесценок. Фунт лучшего шелку примерно продают за три копейки! Сам я у них не за грех почел вот что сторговать, — продолжал Стрюйс и, расстегнув кафтан, показал Илюше толстую золотую цепь, которая, обвитая несколько раз вкруг его шеи, спускалась по камзолу до карманчика, где хранились у него часы-луковица. — У нас в Амстердаме за такую цепь с меня взяли бы не менее трехсот флоринов, а здесь я дал за нее, знаешь ли, сколько?

— Сколько?

— Сорок рублей — на наши деньги семьдесят флоринов! Будь у меня лишние деньги, да я в несколько дней сделался бы Крезом!

При всем христианском благочестии практический голландец не переставал быть дельцом. Илюша понял, что и с этой стороны помощи ждать ему нечего.

Так день шел за днем; десять дней уже улицы оглашались буйными криками и песнями бесшабашных разинцев. На дворе опять смеркалось, и Илюша с тяжелым сердцем готовился идти опять ко сну, когда к нему тихонько постучались. Он отпер дверь и к немалому своему удивлению увидел перед собой Кирюшку.

— Это ты, Кирюшка! И в такую позднюю пору…

— Крадучись ушел, — отвечал Кирюшка, плотно притворяя за собою дверь. — Окромя Юрия, никому у нас о том не известно.

— Так ты от Юрия? Что же ему от меня нужно?

— Это он сам тебе уже скажет. Идем же, идем.

— Без спросу мне нельзя отлучиться. Вот поутру, как только отпрошусь…

— Эвона! "Поутру!" Где-то мы тогда уже будем!

— Что это значит, Кирюшка? Казаки уходят отсюда?

— Видно, что так.

— И тайком, без ведома воевод?

— Молчи, знай, помалкивай!

— Но ведь провожатый от них, Леонтий Плохово, уже у вас на атаманском корабле?

— У нас-то у нас, — усмехнулся Кирюшка, — да когда-то он с хмеля своего еще проснется!

— Его нарочно опоили?

— А то как же; да подбавили к вину еще сонного зелья.

— Этого так нельзя оставить! — объявил с решительностью Илюша и двинулся к двери.

Кирюшка заступил ему дорогу.

— Да ты куда?

— К князю-воеводе; я ему сейчас все расскажу…

— Ничего ты ему не расскажешь!

— Ежели ты, Кирюшка, меня не пустишь, так ведь я на весь дом закричу…

— И не закричишь. Коли казаки раз положили уйти отсюда, так и уйдут; никакой силой их никто не удержит. А брату твоему у них не поздоровится.

Довод был убедителен. Приходилось идти на сделку.

— Скажи мне одно хоть, Кирюшка: против самих воевод Разин ничего не злоумышляет?

— Да что с ними тут без него станется? Нынче же ночью мы снимемся с якоря.

— И уходите куда?

— Это уж не твоя забота.

— То-то, что моя. Коли в море, так они Бог-весть куда еще завезут Юрия!

— Говорить бы не след; ну да Господь с тобой! Уходим мы вверх по Волге на Камышин.

— Это другое дело.

— Так ты пойдешь все-таки проститься с ним?

— Делать нечего, идем.

— Давно бы так.

Улизнул Кирюшка с атаманского корабля незамеченным. Но если он рассчитывал вернуться туда так же незаметно, да еще в сообществе Илюши, то ошибся в расчете. В его отсутствие не только был убран схо-день, по которому он перебрался на берег, но и самый корабль не стоял уже на прежнем месте, так как в построении всей казацкой флотилии произошло перемещение, вызванное предстоящим отплытием. Вдобавок поднявшийся над рекой ночной туман и сгустившиеся сумерки едва давали различать общие очертания судов.

На счастье, а может быть, и на несчастье, на бродивших по берегу мальчиков наткнулся казак, которого сотник его отрядил в город за свежим запасом вина и который возвращался теперь оттуда с полною бутылью под мышкой.

— Вы чего тут шатаетесь, полуночники! — напустился на них казак.

— Да я же свой человек, с атаманского корабля, — с заискивающей развязностью отвечал ему Кирюшка. — Аль не опознал меня, дружище?

— Это ты, оболтус? Какой я тебе дружище! Всякая козявка в букашки лезет!